Юрий Скоп - "Роман со стрельбой" О СТРЕЛЬБЕ
Я поклонник и любитель всякого вида спорта, исключая, конечно, катанья на роликовых коньках в закрытом помещении среди духоты, вони, пыли и адского грохота. Одним из самых благородных и полезных спортивных упражнений (если не самым лучшим ) я считаю стрельбу в цель, пулькою. В самом деле — искусство стрельбы в цель вовсе не легкое искусство. Оно требует от стрелка многих данных: спокойствия, хладнокровия, уверенности, душевного и физического равновесия, внимания.
Зоркости взгляда, находчивости, терпения, тщательного изучения оружия и, наконец, умения аккуратно, даже, если хотите, любовно ухаживать за ним. Замечательно, что люди, неумеренно пьющие и развратные, никогда в искусстве стрельбы не поднимаются выше среднего уровня. Также неряхи и рассеянные субъекты. Стрелковый спорт интересен еще и потому, что в нем нет пределов для совершенствования. Мне приходилось видеть людей, которые без промаха на расстоянии тридцати шагов попадали в спичку, поставленную вертикально. При мне во время облавной охоты некто г. Обрихт, управляющий кн. Голицына, на пари из штуцера убил бегущую лису на расстоянии 300 шагов. У кн. Потоцкого (известного охотника) был «похолек», всегда его сопровождавший в его рискованных охотах на диких зверей в Азии и Африке. Этот, человек из скорострельного ружья (типа браунинг) разбивал одно за другим три яйца, брошенных в воздух с промежутком менее, чем полсекунды...
Если вы спросите моего совета, я горячо рекомендовал бы насаждать стрелковый спорт в средне-учебных заведениях.
Он прекрасен в воспитательном смысле.
А. И. Куприн Юрий Скоп
Роман со стрельбой
Иогану Никитину и Якову ЖелезнякуУтро значилось только по часам. Минск вставал и шевелился в темноте. Октябрь ссыпал на него мелконький дождик.
Я сошел и автобуса на автостанции возле тракторного завода. В мокром воздухе стоил крепкий, винный запах осени. Я медленно шел по кругу станционного котлована, отыскивая нужные цифры того маршрута, что доставил меня в центр города, а оттуда, троллейбусом, я и попаду на аэровокзал. Я не спешил, времени было достаточно, и в душе сохранялся утренний элегичный порядок, что возникает порой в чужих городах, из которых отъезжаешь, так и не успев познать их... Только вчера я дослушал последние выстрелы — последнего в семьдесят втором году — Минского командного чемпионата страны по стрельбе и досмотрел на натуре финал своего замысла, что возник еще весной, в апреле, во Львове, куда меня вытолкнула из Москвы элегантная неотвязность одного журнального зава, которому я как-то неосторожно поведал, — а разговор тогда случился сугубо мужской, про спорт,— что в свое время, двадцать лет назад, стрелял сам.... Зав буквально «обложил» меня со всех сторон своим чутко-ласкающим профессионализмом, и я, увлекаясь, легко припомнил: просвеченное солнцем стрельбище, щемливо-тревожный запах отгоревшего пороха, азарт одиночества на линии огня, томительно-сладкое ожидание подтверждения уже отмеченной про себя пробоины и сторожкое качание высокой травы под простреленным ветром... И я согласился сделать попытку возвращения однажды пережитого, счастливого. И заставил себя отправиться по обратной дороге к этому пережитому, хотя и догадывался заранее, что вряд ли смогу настигнуть его. Так я и шел по кругу минской автостанции, помахивал промокшим чемоданчиком и думал о мире стрельбы… Этот мир, реальный и грубый, страстный и драматичный, породил во мне какой-то «новый орган для его восприятия». Я закавычил в конце фразы слова Гете, который как-то сказал, что «каждый новый предмет, зорко увиденный, порождает в нас новый орган для его восприятия», а следовательно — и новый орган для лучшего проникновении в собственную сущность. Именно в этот момент с обочины станционного круга, тесно уставленного людьми и автобусами, кто-то и проорал мне в упор черными, мгновенно свернувшимися в слова, буквами: учитесь метко стрелять! Я оторопел... Это уже была, что называется, судьба. Честное слово... Слабо серел рассвет. Минск заметно подбавил скорости своему живому конвейеру. Дождик — и тот укрупнился калибром. За мокрыми безлистными тополями к разъеденной дождем стенке котлована прижимался обшитый вагонкой бесколесный корпус автобуса с какой-то совсем не городской завалинкой понизу, и с его желтенького облупившегося борта зазывали и требовали, напоминали и предупреждали слова: УЧИТЕСЬ МЕТКО СТРЕЛЯТЬ! Вероятно, я мог бы сейчас притормозить свое внимание на чем угодно... Естественно, даже и не готовя себя к этому: мало ли что может предложить нам любая из последующих минут жизни?.. И тем не менее все та же вероятность предлагала опять и опять моему вниманию именно эти и без того неотступно и надоедливо преследовавшие меня весь семьдесят второй год слова — учитесь метко стрелять. В них я еще давно, тогда, в апреле, перед отлетом на весенние соревновании во Львов, открыл для себя пока еще только сам факт существования какого то иного смыслового плана, впервые прочитав их по-новому вот точно на таком же, как и сейчас передо мною, стрелковом балаганчике-тире. А до того жил, просто не замечая этих слов, и они будто вообще отсутствовали... Значит, стоило все-таки докопаться до сути этого ускользающего от меня смыслового плана? Ведь что-то же действительно беспокоило в этих словах. Что-то не улавливалось до конца, оставаясь за пределами смысловой ясности. Я стоял возле тира с его лозунгом-заклинанием один. Больше до нас в это глуховатое, размытое дождем утро никому в Минске не было дела. Тир слабо освещала снаружи затянутая в металлическую сетку лампочка. Внутри было черно и немо. Входную дверцу, как ухо, оттягивала тяжеленная серьга навесного амбарного замка. И он был мертв сейчас, этот банальный, бесконечно тиражированный тир, какие вы можете встретить в любой населенной точке нашего государства... Сделалось еще светлее... Дождик иссяк. Минск приезжал и уезжал на работу. С тополей срывались и булькали тяжелые капли. Вспомнился вчерашний день, его вторая половина. Холод и сквозняки в тире «бегущего кабана» загнали нас с Иоганом на второй этаж административного корпуса, где трудился секретариат командного чемпионата страны по стрельбе. Здесь были чуть-чуть теплы радиаторы отопления, а по стеклу широченного окна, за которым прокисал слякотный октябрь, ползала, слабо подрагивая обтрепавшимися крылышками, летняя, откуда-то из июля, бабочка. Иоган осторожно, двумя пальцами, большим и указательным, снял ее, отзывчиво сложившую странички-крылышки... Я опять обратил внимание на пальцы Иогана — сильные, спокойно-уверенные пальцы человека, могущего ладить с металлом, деревом, инструментами, то есть со всем тем, с чем приходится иметь дело стрелку. Иоган аккуратно просунул бабочку в радиаторную щель и, улыбнувшись, посмотрел на меня: пусть, мол, там отсыпается... Я кивнул, а Иоган, выдохнув сквозь вытянутые трубочкой губы воздух, сказал: — Не налеталась... Как-то странно все. Несоединимость какая-то. Ведь научился стрелять-то я. Научился... И чувствую, что умею стрелять. Все понимаю, понимаешь? Контролирую любое в себе... До мелочи. А вот... срывы. То мышечное недоподчинение. То вот тут как-то не так... — Иоган показал на грудь. — Неужели весь опыт — на него же жизнь пошла — соотносится потом лишь с понятием «теория»? Что же... практика подчиняется лишь возрасту? Молодости только? Нет же, вроде. А как? Ведь когда начинал стрелять, думал, мечтал: мне бы только опыта побольше, повзрослеть бы, себя понимать научиться. Уж результаты-то будут... И вот... Наоборот как-то все... — Гармония? — взглянул я на Иогана. Он шевельнул щекой. Не ответил... Смотрел удивленно на бабочку, что опять упрямо ползла и ползла на холодную гору стекла. Хлопнула дверь. Вошел здоровяк Линник, тренер команды Вооруженных Сил. Потер озябшее лицо, увидал Иогана, хитровато сощурился и вдруг зычно сказал: — Ганя, ты чего?.. Там Железняк уже стреляет. Слова Линника сдернули нас со стульев — Иоган же стреляет «сороковым», сразу за Яковом... Мы так рванули по мокрым бетонкам стрелкового стадиона, что только зарябило по сторонам. Получилась добротная разминка... Яков уже отработал два пробных выстрела, когда мы с Иоганом примчались в тир. Он уже был готов к зачетной стрельбе и, весь устремленный в пространство, в котором вот-вот должна была возникнуть цель, закаменел в охотничьей стойке. Приклад его винтовки, как и положено, выглядывал из-под опущенного правого локтя. В тире накапливалась тишина, уважительная, с шелестящими шепотками... День был подрезан тяжелым, вкось летящим мокрым снегом. На простреленных брустверах помирала от холода трава, так и не сумев износить зеленого летнего обмундирования. Сталисто просвечивали мелкие октябрьские лужи, и низкое, набухшее сизостью небо копировало в них заметное перемещение этой многослойной сизости. Я смотрел сквозь оптический прицел, взяв винтовку молоденького воронежского мастера Славы Баркова, ученика Иогана, и оптический прицел, приближая мир, лишал его привычной устойчивости, наделяя скользковатой дрожью... Я в который раз поймал себя на мысли, что смотреть на мир сквозь оптический прицел странно и тревожно. Рвано блеснул сигнал отправления «кабана». И, почти одновременно, тоненько взныл электромотор... Успело еще подуматься вот о чем — винтовка, когда готовишь выстрел, вроде сейсмографа... Она сверхчутко улавливает малейшие сердцетрясения, и чтобы быть абсолютно точным в момент прицеливания, надо, наверное, стать бессердечным... Из статьи заслуженного мастера спорта Иогана Никитина «Стрельба по «бегущему кабану» ...Две мишени «кабана», правая и левая, с пятью концентрическими кругами укреплены на тележке и движутся вместе с ней поочередно вправо и влево между укрытиями, показываясь стрелку в окне шириной 10 м. 1-я часть упражнения состоит из 20 или 40 выстрелов... «Кабан» идет 5 секунд («медленный бег»). 2-я часть. Та же серийность выстрелов, но «кабан» бежит свои 10м уже за 2,5 секунды («быстрый бег»). ...Стрелок находится в 50 метрах от мишени и стреляет из положения охотничьей стойки. Итак, мы видим, что стрельба стоя, трудная сама по себе, усложняется передвижениями мишени, да еще в ограниченное время. «На быстром беге» стрелок реагирует на появление мишени за 0,2 секунды. Изготавливается за 0,5. Следовательно, на прицеливание ему остается всего 1,8 секунды. Но чтобы выстрел происходил не у «забора», надо отрабатывать прицеливание и спуск еще быстрее — за 1,5 секунды... Вот он — «кабан»!.. Полста метров пространства открытого тира основательно уменьшают саму фигуру «зверя». И все равно, рожденный типографией «вепрь» хорош!.. Красив даже... Шерстистое тело его схоже с черным снарядом. Художник, рисовавший кабана, видимо осознанно пугнул его воображением, и кабан, освеженный этим передавшимся ему испугом, задавил в себе нервное хрюканье, тупо копнул воздух гнутым клычком — и рванулся под выстрел, выкидывая из-под себя коротенькие ноги... Злобная спазма сломала буквой «г» его жесткий хвост... Взорванная железными копытцами земля смешалась с неживой, тоже типографской, осокой... Теперь все внимание на Якова... Крашеная фанера демонстрационного щита, которым ребята попытались отгородить бойницу — место стрелка — от тягучего сквозняка, поперек режущего тир, отлично «рисует» фигуру Якова: плотную, тяжеловатую... Раз! Нет, еще короче — полраза! — и пятикилограммовая винтовка, увенчанная трубой оптического прицела, влипла в борцовское плечо Якова, ладным и легким движением переместившись от бедра... Замшевая кокетка кожаной куртки хорошо взяла на себя упор приклада... А «кабан» уже успел «пробежать» метра три... Щека Якова на прикладе, глаз — в окуляре прицела, палец — на курке... И кажется, все так свободно, так легко... Ну а если чуть-чуть внимательнее?.. Вон, видите, — верхняя губа Якова оттянута книзу, отчего побледнели крылья массивного носа... Это уже напряжение... От него и вся кожа лица разглажена чересчур. «Кабан» скользит, как по маслу... Остается всего полторы секунды, а нужно еще подвести пенек прицела под ту старательно прощупанную пулями на тренировках, заветную точку на «кабаньей» морде, удержать единой доводкой корпуса пенек и... Что такое полторы секунды? Секунда? Полсекунды? Это время. О времени и о себе мы задумываемся не часто. Время — горькая пища ученых и поэтов... Мы спешим: и жить, и чувствовать... Мы привыкли оправдывать и обманывать свою якобы свободу во времени прагматической необходимостью того-то или того-то... Если бы не существовало во времени, кое отпущено нам для того, чтобы жить, порою больно тормозящего нас понятия несбывшегося, мы навряд ли сумели бы ощутить и осознать когда-нибудь независимую от нас грозную силу времени... ...Сейчас Яков спустит курок. Сотворит, казалось бы, элементарное, простейшее движение указательным пальцем, тепло от которого уже передалось бездушному металлу спускового крючка, и произойдет выстрел... Погодите... Стоп! Остановим мгновение. Когда напряженно думаешь о чем-то одном или пишешь — в мыслях, на бумаге ли, — это все-таки возможно... Давайте потревожим независимость времен и... Рационализм и практицизм века, в котором прописаны мы, нет-нет да и подкинет пропитанные здравым смыслом вопросики: ну хорошо, стрельба... А чему она, этот ваш вид спорта, может научить человека, помимо умения воевать на войне или там... охотиться на дичь, еще? Что в ней, стрельбе, есть еще такого, что могло бы сгодиться вот прямо сейчас, в жизни? Есть и еще. Стрельба учит владению временем. Владению его длительностью. ЗА ЧТО УВОЛИЛИ КИННБРУКА? В 1795 году на Гринвичской обсерватории приключилось одно событие, истинное значение которому люди смогли придать лишь через тридцать лет. А в тот, не знаю уж — прекрасный или не прекрасный, день 1795 года директор Гринвичской обсерватории Маскелин был чрезвычайно сердит. Сердит на астронома Киннбрука... Этот Киннбрук с опозданием на полсекунды (!) отмечал прохождение звезд через меридиан. Маскелин установил ошибки «скверного» астронома, — наверняка он так и думал про Киннбрука, — сравнивая его данные со своими. А уж свои-то данные директор Маскелин считал непогрешимыми. Короче, Маскелин рвал и метал... Он с треском уволил эту «бездарность», это «ничтожество»... беднягу Киннбрука. Уволил в назидание потомкам, чтобы и им не было повадно ошибаться... Вот так! Черт побери! Но... прошло всего тридцать лет. И однажды другой, уже немецкий астроном Бессел обнаружил, что неточно отмечают время прохождения звезды через меридиан все наблюдатели. Все!.. И даже непогрешимый Маскелин... Оказывается, у каждого из наблюдателей есть свое среднее время запаздывания. И оно, это время, с тех пор фигурирует в астрономических исследованиях в виде коэффициента, называемого «личным уравнением». Так что тот самый несчастный Киннбрук все-таки может быть удовлетворен, история его помнит: ведь не уволь его «не ошибающийся» директор — неизвестно, когда люди начали бы изучать психомоторные реакции и поняли бы, что для прохождения нервного возбуждения от органов чувств к мозгу, переработки информации и ответной двигательной реакции — требуется время... Помните, мы остановили мгновение?.. Палец Якова застыл на курке в октябре 1972 года... А за сто двадцать два года до этого Гельмгольц впервые сумел замерить время простой двигательной реакции, то есть время от момента появления сигнала до момента начала двигательного ответа. Оно оказалось различным у разных людей — от 0,1 до 0,2 секунды... Ну а что же это такое — одна десятая секунды?.. Тысячная ее? А? Тьфу — и все?.. Нет. Это тоже время. Конечно, когда сегодня орбитальный космический корабль за полторы-две секунды запросто «финиширует» на дистанции в шестнадцать километров, нам кажется диковатым, что аж до XIV века часы у людей считались предметом — ну, непостижимой роскоши, а минутная стрелка — минутная, не секундная! — украсила часовой циферблат только в XVI столетии... Не правда ли, вот уж когда жили «счастливые», часов не наблюдающие люди?.. Они могли позволить себе тысячу дней плыть, огибая какой-то чепуховый, по современным понятиям, кусок земли, сотнями лет воздвигать соборы, а скрипичных дел мастер вообще не спешил никуда: многие лета и зимы бродил он по лесам, подыскивая нужное ему дерево, месяцами соображал, как это так надрезать его только ему одному известным способом, а после мог преспокойно поджидать лет эдак двадцать, покуда то дерево засохнет... Говорят, что таинственная прелесть звучания старинных скрипок связана именно с таинством надреза дерева... Оно, это таинство, неразгаданно и бесследно для нас, жителей второй половины двадцатого столетия, растворилось в пучине времен и... Психологи же утверждают: время настолько изменило нас с тех пор, что мы, торопливые, нервно спешащие, пьющие быстрорастворимый кофе с таким же быстро-несладким сахаром, танцующие какие-то клинические ритмы, причем на солидном расстоянии от своей партнерши по танцам, — вероятно, чтобы не зашибить ее своими конвульсиями, — вечно жалующиеся на нехватку времени, просто-напросто психологически утратили способность создавать подобные хрупкие вещи. Время разучило нас. Грустновато, не так ли?.. И мы спешим, то и дело поглядывая на часы, спеша приспособиться к неуловимой переменчивости времени, которым нам так хотелось бы владеть, чтобы быстрее, еще быстрее, чуть-чуточку, но еще быстрее!— реализовать свои возможности, желания, прихоти... ...Знает ли Яков сейчас, замороженный воображаемым нами стоп-кадром, что все действия, проделанные им от момента возникновения «кабана» до нажатия на курок, позволили ему владеть временем?.. Может быть, и не знает... Почему-то вспомнилось: майский жук, по строгим законам аэродинамики, вообще не может летать... Но жук об этом не знает — и летит... Так вот Яков сейчас, знал он об этом или не знал — не важно, — по-царски владел длительностью... Выстрел! «Кабан» унырнул за спасительный забор, увозя пробоину в боку. Как долго молчит световое табло!.. Куда легла пуля? «Десятка»!.. В сизый, однотонно раскрашенный день лампочки табло горят по-особому ясно... Еще пауза... Теперь бы уточнить отклонение пробоины... Табло это может, оно по окружности обмечено белыми, подсвечивающимися изнутри рисками, наподобие циферблата... Ага... Засветилась та риска, что соответствует на часах цифре 9. Значит, у Якова габаритная «десятка» на 9 часов. Пуля чуть-чуть поспешила, прошивая мишенное сердце «кабана»... И здесь спортсмены-стрелки не смогли обойтись без времени, без его цифрового обозначения. В стрельбе по движущимся целям время — одно из главенствующих факторов... Как же быть теперь с теми пропитанными здравым смыслом вопросиками — насчет практического приложения навыков спортивной стрельбы к жизни? Считать, что частично мы на них уже ответили: стрельба научает человека владеть собой во времени, осознавать самого себя в его быстротечности и переменчивости. А это, ей-богу, кое-что... Дальше. Яков уже перезарядил винтовку. Он опять «заряжен» на цель. Впереди вечность: целых девять выстрелов серии... ...В проеме мечется скотина, и надо что-то нажимать... — напел мне как-то Володя Полосин, стрелок сборной страны, из песенно-порохового фольклора. Еще секунда — и «скотина» рванется в правую сторону окна... Все опять повторится сначала... Надо будет опять успевать вскинуть оружие; подравнять поводкой бег «кабана» с прицеливанием; отыскать пеньком самую убойную точку; договориться с собой, спрогнозировав в себе гарантию, что эта убойная точка принесет на табло как минимум «девятку» — «восьмерки» не красят работу заслуженных мастеров спорта, «восьмерки» это дополнительная порция стрессового яда, — и решиться наконец спустить курок... И это не все... Секрет обработки выстрела — в исключительно своевременном, уверенном, но плавном нажатии спускового крючка. При сем необходимо успеть запомнить положение прицельного пенька относительно точки прицеливания в момент спуска. Это даст «отметку» выстрела. Ведь мастера стрельбы и без табло, заранее, синхронно с выстрелом, уже знают, куда попали. ...Спуск курка, — если он выполнен неумело, — насмарку выстрел... Почему точного прицеливания недостаточно для правильной и результативной стрельбы? По-моему, дело в том, что движения при спуске курка следуют сразу за «хорошей отметкой» и, конечно, порой теряются и не поддаются анализу на фоне впечатлений прицеливания. При хорошей отметке на мишени — плохая пробоина... Из статьи Иогана Никитина «Стрельба по «бегущему кабану» Да, спорт, как и жизнь, пронизан сомнениями, стрессами, неутолимой жаждой определенности. Спортсмены, как и люди неспортивного порядка постоянно расходуют энергию на преодоление неясных ситуаций, то и дело оставаясь один на один с тревожной проблемой выбора... ...В проеме мечется скотина, И надо что-то нажимать... Бесконечен идущий перед нами по жизненному конвейеру поток этих ч т о - т о... Страстно желая знать заранее, что миг грядущий нам готовит, мы прерывно строим, разрушаем и снова проектируем модели мира. В жизни спорта, как и в жизни вообще ( хорошо и уверенно прижились два древнейших присловья: «Знать бы, где упадешь, соломки бы подстелил...» и «После драки кулаками не машут...» Совсем недавно наука грубовато, но верно сформулировала: потребность в прогнозе — свойство всего живого. Сама эволюция потребовала наличия ее в нашей физиологии. Не умеешь прогнозировать — эволюция вычеркивает тебя из списков живого... Яков работает... Методично, через четко размеренные секундомером интервалы, всаживает пулю за пулей... Иоган в это время готовится к старту: стоит у барьера в своей неизменной шерстяной шапочке помпончиком и одновременно с Яковом, будто копируя его, тоже расстреливает «кабана». Только без патрона: без выстрела, вхолостую... Я старательно веду письменный счет очкам Якова — без этого, по-моему не получается высшего «болельщицкого» наслаждения. Сопереживать так уж сопереживать... Я «болею» за Якова... Если он наберет в этой последней серии «быстрого бега» девяносто семь очков из ста — первая команда «Динамо», за которую стреляет Яков, установит новый рекорд страны. Пока он принадлежит досаафовским стрелкам и равен 1489 очкам. В сумме этого рекорда четвертая часть Иогана... Кстати, любопытная вещь: командный рекорд страны 1489 очков, а рекорд мира, принадлежащий также советским спортсменам, всего 1439... В октябре 1970 года на стрельбище «Черный каньон» в сорока пяти минутах езды от Финикса, столицы знойного штата Аризона на дальнем западе США, при сильном ветре и жаре свыше тридцати градусов четверка наших «кабанятников» — Валерий Постоянов, Иоган Никитин, Андрис Буцис и Валерий Старателев, обливаясь потом, собрали эти 1439 очков. Отчего же такая разница между союзным и мировым рекордами? 1489 и 1439? Дело в том, что наивысшие мировые достижения в стрельбе фиксируются только на всемирных стрелковых форумах. В Финиксе, например, съехалось около тысячи стрелков из сорока девяти стран... И еще... Это мне нравится: в отечественной стрельбе, как, пожалуй, ни в каком другом виде спорта, к квалификационным нормативам относятся по самом большому счету. Возьмите хотя бы упражнение МВ-1; так сокращенно называется «бегущий кабан». Наконец-то он «вбежал» в программу Олимпийских игр Но это к слову... Так вот, проследим: рекорд страны в личном первенстве, записанный сегодня на имя Яков Железняка, равен 569 очкам. Рекорд мира шведа Гете Гаарда — 566... А для того, чтобы получить звание мастера спорта международного класса в стрельбе и «бегущему кабану», спортсмену необходимо набрать 562 очка из 600 возможных!.. То же самое и в других видах классических стрельб. Разрядные нормы в стрельбе высоки, они вплотную подтянуты к уровню наивысших достижений, так что это уже само нацеливает стрелка на предельную добросовестность: хочешь значиться в элите стрелкового мира — работай на максимуме!.. Я очень болею за Якова... На него сейчас взвалился груз тех очков, что потеряли в последней серии его друзья по команде Гурам Тавдидишвили, Андрис Буцис и Матти Йыги... Первая команда «Динамо» интернациональна: Яков — Украина, Гурам — Кавказ, Андрис и Матти — Прибалтика. Еще вчера вечером они сговорились выдать каждый по 93 очка. Тогда бы рекорд был в кармане. Но... утро оказалось мудренее вечера. Буцис и Тавдидишвили «наскребли» по 92 очка, «Ёга» — так зовут между собой ребята Матти Йыги — и того меньше: 91 очко... Суммарный недобор составил четыре очка, и вот теперь Якову надо попытаться покрыть этот дефицит: помимо своих «урочных» 93 очков выжать из «кабана» еще четыре «десятки». 97 очков надо сделать Якову. 97... Только как тяжело это... Уж я-то знаю, какой год прожили два человека, о которых рассказываю, — Иоган и Яков. Моя бы воля, засчитал бы им его на «страшном суде» за десять. Вчера вечером в гостинице спортлагеря «Стайки» Яков сказал мне: — Веришь, глаза бы мои не глядели на винтовку... Вот так вот! — Яков чиркнул кистью руки по горлу.— Сенька вери мач... — завершил он жест «сытости» своим излюбленным присловьем. На этот раз без улыбки... Яков — одессит. В больших его глазах всегда подлавливающее собеседника ощущение иронии. И улыбка всегда наготове: Яков отработанно отвешивает нижнюю челюсть, показывая крупные зубы, — не враз разберешь, усмешка то или немое подначивание... Стрелковый молодняк так и смотрит Якову в рот — вот сейчас, мол, Яша отмочит что-нибудь смешное... Да и не только молодые мастера считают почему-то, что одесская начинка Якова как бы обязывает его, ну, к беспрерывному комикованию. В спортивных отчетах о нем то и дело читаешь: «Яков Железняк пригоршнями выбрасывает блестки одесского юмора». На мой взгляд, все это преувеличено. Может он, конечно, и похохмить — по руке погадать, например, комсоргу сборной Вале Корневу... Свидетели так и покатываются, когда «хиромант», водя по ладони комсорга головкой пули, на полном серьезе предсказывает ему «таинственное заболевание печени на почве безнравственного увлечения... — Яша заводит глаза, уверенно держа паузу, и — открывает: —...блондинками, дорогой...» Но на самом деле, по-моему, этот человек достаточно серьезен и, по-хорошему, себе на уме. Спорт для него — дело жизни. Внешняя веселинка его — лишь поверхностная оболочка. Целлофан... У Якова сложный, напряженный внутренний мир. Не всякому дано входить в него без стука, можно и подорваться на непредвиденном... Сейчас Яков пойдет на шестой выстрел серии. После трех влево и двух вправо он уже растерял три очка. Каждая «девятка» — очко долой... Больше ему терять нельзя. Не-че-го. Если шестая пуля не ляжет в «десять» — рекорду не быть. Последние пять выстрелов этой последней в семьдесят втором году серии. Якову необходимо «замолачивать по червонцам». Финиширует Яша... Ну! Звуковой тычок выстрела... Кульминация. Вроде бы я не очень-то подвержен сентиментальности. Могу и не заплакать, когда больно... Но уже не раз ловил себя — влажнеют глаза, ничего не могу с этим поделать, — когда болею за спорт или читаю про него... ...Вот Кудасов пропускает под собой мяч за двадцать секунд (!) до конца финала на Кубок страны по футболу и лежит на траве — убитый... Не могу... ...Наш велогонщик, забыл его фамилию, валится вместе с машиной на асфальт в нескольких десятках метров от победы на многострадальной трассе велогонки Мира... ...Сидит и плачет в окошке телеэкрана Олечка Корбут... ...Знаменитые три секунды наших баскетболистов в Мюнхене... ...Прыгает, прыгает, прыгает Брумель после того, как врачи собрали ему из ничего ногу... Эти кадры из фильма «Спорт, спорт, спорт» я чувствую кожей. После них долго болит горло: не протолкнуть нервного комка... Горе Игоря Тер-Ованесяна в Мехико после чудовищного перелета Бимона... Почему мы так любим смотреть спорт? Может быть, потому, что угадываем в динамических движениях спортсменов нереализованных себя? Ведь так легко и приятно мысленно подменить несущегося по виражу бегуна... Даже этот мысленный стремительный бег наполняет нас возвышенным чувством гордости. Сопереживание — это соучастие. И мы бледнеем, краснеем, кричим, беснуемся, плачем, напрягаемся — толкая вместе со штангистом его тяжеленную штангу... Мы готовы по-братски разделить тяжесть спортсмена. Мы реализуем себя в мечте. И это приносит нам странное счастье. Счастье через стресс. Но о последнем мы пока еще знаем мало, хотя уже сегодня сотни лабораторий в мире вплотную занимаются физиологией и психологией стресса. Кто его знает, возможно, что стресс (по-английски «стресс» — напряжение) в данном случае, о котором я рассказываю, оборачивается какой-то другой стороной: не разрушающей нас, а, наоборот, стимулирующей... Ведь и яды не только убивают. Ими и лечат... Краем глаза я вижу прихваченные зубами губы стрелков, что болеют сейчас за Якова... Иоган опускает винтовку. Он тоже сейчас следил в свой прицел за мишенью Железняка. В свою «десятикратку» он уже видел черную вдавлинку пробоины. — Что? — спрашиваю я Иогана глазами. Иоган невозмутимо отворачивается. Вот уж кто умеет держать себя... И тогда я читаю ответ на лице Якова. Передергивая затвор, он выказывает его, этот ответ, недовольно-нервно морща правую щеку. Секундная гримаска красноречива... «Пуля не дома», как иногда говорят стрелки, — не в «десятке» то есть... А вот и табло... Точно. «Девятка» — на 10 часов. Кто-то шумно вздыхает... Спектакль окончен. Все... Даже если Яков остальные выстрелы уложит в «десятку», у него наберется «только» 96 очков. Тогда будет «только» повторение рекорда... Но зачем спешить?... Предварительный анализ достоинства пробоин судьями на линии мишеней бывает и ошибочным. Иногда в секретариате чемпионата мнимые «девятки» становятся «десятками». Специальные приспособления помогают установить истину. К тому же, когда чемпионатом руководит такой профессор своего дела, как Михаил Константинович Корейс, ошибки в подсчетах почти невозможны... Яков продолжает стрельбу. Мгновенное сожаление, выраженное гримаской, позади... Все переживания потом, «на лестнице»... Сейчас некогда... Вот опять подмигнул стрелкой сигнал отправления «кабана»... И надо, стало быть, сражаться до последнего патрона. Да, стрельба — особенный вид спорта... Футболист после промаха по воротам может в отчаянии влететь в сетку, упасть на газон, наорать, в конце концов, на партнера по нападению за пас, не так якобы выданный... Фехтовальщик, бросая себя в «молнию», издает облегчающий душу вопль... Спринтер, проиграв на финише, яростно бежит по дорожке еще десяток метров, выпуская «пар» горечи поражения... А стрелок не может позволить себе ни того, ни другого, ни третьего. Ему самой спецификой стрельбы не дано возможности для выплеска наружу в мощных физических усилиях скопившихся внутри продуктов стресса. Стрельба интровертивна. Она в себе. У стрелка в момент выстрела активен только один согнутый на манер рыболовного крючка указательный палец... Да, да, вот этот самый «пальчик»... И в него разряжать свои нервы бессмысленно — смажешь! Потом, конечно, отстрелявшись, ты волен хоть на голове ходить. И мир стрельбы помнит разное, связанное с несбывшимся: вон тот плакал навзрыд, как ребенок... А вон тот, итальянец, разбил о бетонный пол тира винтовку, будто она в чем-то была виновата... Но все это, повторяю, возможно потом, когда «пальчик» отпустит на волю последнюю пулю серии... До этого стрелок что-то вроде парового котла, вывода из которого нет, а давление в нем достигает угрожающих «атмосфер». И тем не менее крохотная отдушника нашлась. Стрелки, по-моему, лучшие спортивные мимы. О, как они умеют гримасничать! За минувший стрелковый год я скопил в памяти феноменальную коллекцию «рож», бесподобный набор артикуляционных построений губ... Невозмутимость, брезгливость, пренебрежение, скука, бесшабашность, боль, подозрительность, недоумение, нежность, ужас, облегчение, нахальство, восторг, отвращение, горесть, надежда, томление, ненависть, покой, недоверие, ликование, безнадежность, тревожность, презрение, усталость, злорадство, независимость, огорчение, отчужденность, лихорадка, просветленность, уныние, страдание, наслаждение... — сколько всего и всякого за этими моментальными живыми фотографиями стресса! В остальном же стрелок в момент творчества отрешен от всего. Слева и справа, позади него — мира не существует. Одиночество без воображения. Мужество и азарт. Повышенное сгорание. Интересно, какой цвет у азарта? С чем можно сравнить эту бешено-белую плавку? Страшная штука... — Осталось два пробега! — отчетливо предупреждает судья. Это значит, что еще два выстрела — и Яков может укладывать свою винтовку в футляр. Напряжение в тире заметно спало... Седьмая пуля Якова была в «девятке», восьмая — в «червонце», но теперь уже всем ясно — рекорд не состоялся... Судейский возглас «Осталось два пробега», который весьма не любят стрелки — он, как всегда неожиданно вторгаясь в психику, дробит сосредоточенность и отрешенность, — сейчас, по-моему, больше всего действует на Иогана. Через минуту-две ему выходить на линию огня. Я не думаю, чтобы он так уж сильно «мандражил». Его команда, в составе которой, помимо Иогана, еще два члена сборной страны — Валерий Постоянов, элегантный, негромко говорящий человек, и энергичный, пока еще легко соскальзывающий с настроя, Володя Полосин, — довольно прочно осела на третьем месте. Так что результат стрельбы Иогана вряд ли сможет поднять досаафовцев на вторую ступеньку первенства. Другое дело — Иоган завершает, как только что Яков, работу всей команды, и если он сорвется, то есть умудрится промазать, второй коллектив «Динамо» поменяется с досаафовцами местами: перейдет с четвертого места на третье и получит призовые медали. Не знаю уж, хорошо это или плохо, но ребята из команды «Динамо-2» хотели бы, чтобы Иоган «сходил за молочком»... Ничего не поделаешь — командная борьба. Последняя пуля Якова — в «девятке». — Стрельба окончена. Собрать гильзы! — приказывает судья. Яков послушно собирает желтенькую шелуху стреляных гильз, ссыпает в ящик, расписывается в карточке, забирает винтовку и коробочку с оставшейся «экстрой» (марка патронов), валко шагает навстречу Иогану. Подмигивает ему: мол, давай, Ганя... Сумма последней серии Якова — 93 очка. Свой «урок» он все-таки выполнил... Я напряженно смотрю на них, расходящихся в разные стороны, один — из пекла азарта, другой — в него, и думаю: как все-таки знаменательна эта подробность! Один — из стрельбы, но — в бесконечность ее, все впереди: прекрасный возраст, удача... а другой — в стрельбу, но — с пониманием: океан позади, суша рядом, причал... У меня щемит слева. Я люблю Иогана, этого (я долго искал подходящий эпитет) тщательного человека, тщательно прожившего огромную спортивную жизнь... В глаголах прошедшего времени таится сама по себе печаль... Иоган сейчас, конечно, не думает об этом. А я — думаю, потому что и до сих пор способен на наивное удивление: как это так забавно тасует время жизни и судьбы людей? Ну вроде бы не должны были сойтись в этой странной колоде жизненные карты Иогана Никитина и Якова Железняка... Яша садится рядом со мной и улыбается... Я тоже улыбаюсь ему. Яков говорит, потирая ладони: — Чайку бы сейчас... Грамм двести... У него посиневшее от холода большое лицо. — За Ганю страдаешь? Киваю ему. — Я тоже, — говорит Яша. — Люблю смотреть, как стреляют великие мастера... Я смотрю на Якова: зубы-то у него при этой фразе открыты, а вот глаза серьезные... Яков к Иогану неравнодушен. Я благодарен за это Якову. Сегодняшняя его слава не мешает ему уважать того, кто все эти годы, начиная с пятьдесят шестого, — тогда в Мельбурне последний раз стреляли по движущимся целям и антракт с возвращением на олимпийскую арену «кабана» затянулся на шестнадцать лет, — одним из первых прокладывал, причем по глубокому снегу, тропу к сегодняшнему Яшиному успеху... Иоган колдует с винтовкой на линии огня, готовясь к зачету. Яков, до нижней губы затянув «молнию» олимпийского свитера, наблюдает за ним... Все у них разное: и место рождения, и время рождения. Иоган — 1929-го. Летом семьдесят второго, 16 июля, перед личным первенством страны, на котором решалось — поедет или не поедет Иоган в олимпийский Мюнхен, причем решалось вот в этом же тире Минского стрелкового стадиона, Иогану стукнуло сорок три... А Железняк появился на свет в сорок первом. Иоган пережил кочевое детство — отец был военным: Свердловск, Одесса и так далее, а Яков сызмальства осваивал город у самого Черного моря — Одессу. Иоган после школы окончил Свердловский политехнический и с дипломом инженера махнул в Сибирь — строить Ангарск, а Яков после техникума промавтоматики служил в армии и уже спустя некоторое время, когда его в шестьдесят седьмом, мягко говоря, не очень аргументированно «попросили» выйти из сборной страны и Яков не попал на чемпионат мира в Италию — было такое дело, было, — со зла завершил учебу в Педагогическом... «Свободных минуток прибавилось...» — сказал Яша и, не улыбаясь, показал зубы. Я успел хорошо подружиться за минувший год с этими людьми, привязаться к ним. Но если это время можно считать только началом нашей дружбы с Яковом, то с Иоганом — ее продолжением... Еще в 1953 году мы вместе с ним стреляли под Москвой за Иркутскую область, оспаривая первенство России. Я — за юношескую команду, Иоган — за мужчин... Когда мы наново «познакомились» весной во Львове, через двадцать лет, нам, естественно, было что вспомнить... ЗАВЕТ КАЗАКОВА В пятидесятых годах в Иркутске основалась целая школа прекраснейших спортсменов-стрелков: Борис Хлебников, Александр Кузнецов, Петр Точилов, Юрий Любарский, Леонид Гусевский, Володя Ротовицкий... Никогда не смогу забыть наш родной сорокасемиметровый пенал — тир под Иркутским театром юного зрителя. Что театр? У нас, в тире — вот где разыгрывались комедии и драмы... Здесь царил великодушный и справедливый, мужественный и добрый мир, заправлял которым отличнейший режиссер — Борис Ильич Хлебников. Долгих ему лет и поклон за бессрочный паспорт в мире стрельбы! ...Запах оружейной смазки, приглушенность трепа в небольшом квадрате перед линией огня, ноги прохожих в зарешеченных окнах, трудно решаемая загадка точного выстрела, сорок семь шагов до мишени, под спеченным до черноты яблоком которой только что плавал, не поддаваясь и обманывая, пенек прицела... Позавчера в Минске ребята из Иркутска рассказали, что помер Александр Константинович Казаков. Память не сохранила точного снимка его лица... Почему-то видится только шрамик у подбородка... Кирзовые сапоги... Да и выговор наш, сибирский: твердоватый, с обрывистыми интонациями. В восьмом классе я пришел к нему в стрелковую секцию при Дворце пионеров. Комнатка секции была метров пять, не больше... Наши пули с хрустом и лязгом уносились в такие специальные уловители — «улитки». Их, наверное, сочинил Казаков, неприметный в общем-то даже для такого города, как Иркутск, где все, по-моему, друг друга знают, человек... Впрочем, почему человек должен непременно быть приметным для всех? Разве только в этом его предназначение?.. Казаков навсегда запомнился своеобразным заветом, которым он наделял каждого, кто приходил к нему в секцию и уходил из нее. Казаков ложился рядом на мат, направлял положение винтовочного ремня на руке своего очередного подопечного, ждал выстрела и азартно переживал его... Казаков завещал: — Ты не дергай, милый. Главное в жизни — это никогда не дергать... Гипотезы утверждают: наше умение приспосабливаться ко времени было бы невозможно, если бы жизнь наша не строилась на повторяющихся вещах. Не существуй во времени повторяемости, мы не смогли бы компенсировать необратимость жизни, были бы обречены на страдание под все возрастающим грузом пережитого, не в силах освободиться от него... Повторяемость движет нами в мысленных странствиях во времени, и благодаря ей мы способны приближать к себе или отдалять от себя то, что отгремело когда-то. Греческие философы видели в оптимизме повторения или возвращения жизни одну из форм вечности. Да, все уже было... Но все еще будет... Нескончаемое множество раз— Рассветы и закаты, смерти и рождения, гибель и воскрешение народов и государств... По душе мне внутренняя надежда этих гипотез. Повторяемость по ним — как бы личная «техника безопасности», психологический щит человека. Недаром психологи сравнивают надежду на повторяемость с валерьяновыми каплями: мол, если помнить каждый миг, что все невозвратно, то сердце не выдержит, разорвется от ужаса... Я практически (вот он — рационализм!) подключаю себя к этой системе размышлений: сходится... Ну хотя бы мое возвращение к миру стрельбы... Состоялась ведь встреча-то, состоялась... Значит, кто-то еще повторил что-то... Яков — Иогана? Точно. Яков просто во многом совпал с Иоганом своей, сравнительно с ним — молодой еще спортивной биографией. Тут уж повторяемость налицо. Я расскажу... Только сперва о «никитинском» почерке стрельбы... «Кабан»! Иоган вскидывает винтовку... В движениях рук, плеч, головы — отточенная эстетика: в линиях, оптимально напряженных, в самой постановке тела. Почерк стрельбы Иогана отдаленно напоминает о манере Гете Гаарда, чемпиона мира... Швед — конечно, на мой вкус — работает изумительно, я видел его стрельбу в Мытищах: полная раскрепощенность мышц, оттого видимая широта движений... У Иогана они чуть-чуть покороче — он, по-моему, быстрее «прилипает» к винтовке, не дает глазу насладиться вознесением оружия к плечу... Зато в этом укорачивании своя четкость и разумность: Иоган добивался и добился максимального слияния себя с оружием. В отличие от Якова — широкогрудого, приземистого, Иоган поджар, «готичен»... Завершает его общую выжатость — лицо, фактурное резкой насечкой морщин... Одна из них продольно режет лоб и заканчивается на излете носа. Морщинистая «лапка» возле правого глаза профессиональна: от прищура растрескалась кожа около глаза. Само лицо бледновато — все возможные возрастные румянцы отыграли на нем... Бледноватость сходится со всей высветлинкой Иогана: русый «ежик» волос на голове, обесцвеченные брови, ресницы... У Иогана особого строения губы, чуть-чуть оттопыренные, отчего у меня и возникает постоянное ощущение «трубочки»... В принципе же это лицо аскетичного человека. Но его аскетичность не означает отсутствия тепла, умной доброты. Аскетичность Иогана — продолжение его тщательности, внутренней собранности, инженерного склада мышления. Иоган улыбается не часто, но хорошо, а наиболее сильный элемент в его портрете — задумчивая усталость, что ли... Но, может быть, я ее путаю с визуальным проявлением застенчивости... Никитинская застенчивость общеизвестна в мире стрельбы. «Я» этого человека — в его деле. Иоган стреляет. Это его главное дело. И это главное дело говорит о его «я». Сам Иоган о своем «я» предпочитает молчать. Уважение и почтительность к Иогану постоянны. И старшие тренеры, и стрелковый молоднячок, и коллеги по сборной называют Никитина чаще всего по имени и отчеству: Иоган Иваныч. Более близкие кличут просто Ганей, но и в этом уменьшении я не замечал фамильярности. Слишком много отдал своему главному делу Иоган... Ках! Ках-х! — отсыхают во влажном воздухе зачетные выстрелы. И влево, и вправо вошли «девятки»... Еще выстрел... Тьфу!.. На табло «восьмерка» на 5 часов. Я смотрю на лицо Иогана, пытаясь уловить выражение досады. Ничего подобного. На лице Иогана — абсолютное спокойствие. Иоган и в спорте, и в жизни — интраверт. Все свое держит в себе. Стресс бессилен перед внешним Иогановым спокойствием. Может быть, в безэмоциональности Иогана сказалась инженерия: зачем тратить энергию на гримасы? Ими ведь ничего не изменишь... Там, на линии прицеливания, решается все: пуля-то ведь дура, когда ты сам дурак... Более послушное «существо» трудно найти. Пуля летит именно туда, куда ее посылают. Яков заглядывает в мой блокнот. Видит, как я обвожу и обвожу «восьмерку», успокаивает: — Нормально... Холодно же... Я киваю. А сам думаю: странно!.. Еще во Львове я интуитивно усмотрел «связку», соединяющую этих двух разных людей... И решил, что именно на их фигурах станет держаться потом зданьице будущего повествования... Но кто бы мог предполагать, что их, проживших минувший год вместе, под одним током олимпийского напряжения, судьба и на финише Этого года сведет вместе, пометит рядом стоящими цифрами в списке последних соревнований? Якова — «тридцать девятым», а Иогана — «сороковым». Совпадение? Я знаю, что обоих к стрельбе приохотили матери... Иогана «навела» на этот спорт Анна Ивановна. Когда-то, в своей молодости, она была «ворошиловским стрелком». И Якова «окунула» в мир выстрела мама, Мария Давыдовна. «За ручку», как рассказывал Яков, отвела его в детскую спортивную школу к своей приятельнице, тренерше Софье Григорьевне Шендер. Дальше пошло само собой — «засосало» обоих. В пятьдесят пятом Иоган — мастер спорта. Яков им стал в шестьдесят первом. Иоган выиграл тогда в Москве первенство России по матчевому пистолету, а Яков победил во Львове на спартакиаде Вооруженных Сил в упражнении по «бегущему оленю» дуплетами. — Про Ганю я давно слышал, — говорил Яков. — Никитин, Никитин... Вот бы, думаю, сойтись в тире. И — бах... В шестьдесят первом, осенью, листики уже с деревьев кап-кап, на чемпионате страны в Москве мне показывают — мол, гляди, вон он, Никитин... Тогда я впервые и увидел, как он работает. Да, к этому времени Иоган уже был заслуженным мастером спорта. Знаменитым гроссмейстером-снайпером... В 1958 году, на Московском чемпионате мира, он, конечно, волнуясь, и, конечно, «про себя», вытягивая от этого скрытого волнения губы трубочкой, впервые стоял на высшей ступеньке пьедестала почета, и для него, лучшего «оленебоя» в мире, играли Гимн... Короток сам по себе выстрел... Обрывист. Клюнул боек в желтое темечко патрона, и знойно моргнула пороховая зарничка... Поднакопились силенки у газового кулачка — саданул он в свинцовую спину пули... Туго ей в тесном тоннеле ствола — поначалу еле-еле влезла. И темно. И душно... Все туже, и туже, и туже закручивает пулю головокружительный аттракцион нарезов... А впереди тонкое горлышко света, воздух — полет!.. Выпорхнула пуля наружу — и пошла... по дрожащему нерву, до предела натянутому между сердцем стрелка и мишенью... Микроскопическая длительность жизни. Удар!.. Исковеркалась пуля, прошивая сквозное отверстие и тупо похоронила себя в песчаном прахе бруствера. Муравей заглянул в ямку. Пошел дальше. Пыльный клубочек размотался и пропал совсем... Давно уже позабыли, что такое выход на линию огня, самые первые наши «оленебои» — зачинатели стрельбы по движущимся целям. Иные из них теперь на тренерской нелегкой службе, о иных и вообще не слыхать в мире стрельбы: далеко, да-а-леко убежал о них «бегущий олень»... Федор Пузырь, Дмитрий Бобрун, Виталий Романенко, Николай Прозоровский, Владимир Севрюгин... Только дотошные спортивные архивариусы в состоянии нынче воскресить подробности жарких стрелковых баталий пятьдесят второго, четвертого, пятого годов. Хельсинки, Каракас, Будапешт... Первые, горьковатые порой на вкус, дебюты советских «оленебоев» на Закордонных стрельбищах. А вообще-то, между прочим, давненько постреливают люди в «бегущего оленя». На играх в Антверпен в 1920 году обладателем «серебра» за командную победу был швед Сван. Ему исполнилось тогда семьдесят три года. «Бегущий кабан» — позднейшая, сверхсовременна модификация стрельбы по целям, которые не стоят перед стрелком. Но и «олень», уйму времени процарствовав в тирах, еще не отбегал свое... Жив курилка... Поначалу били его на стометровке из могучих армейских винтовок калибра 7,62 мм. Крупные пули вдребезги крошили фанерную шкуру «копытных», что за четыре секунды «проскакивали» двадцатитрехметровое пространство... Иоган хорошо знает, что такое калибр 7,62. Организм стрелка страдал от мощного боевого оружия. Сегодня армейская винтовка уступила место специальному оружию. Калибр полегчал. Стал 5,6... Но и он не сахар, «лупит» по психике — дай боже... Находятся, правда, уже и пионеры, что выходят сегодня один на один с «оленем», держа в руках малокалиберку. На моих глазах хихикали ребята над причудами Володи Полосина, мастера из Душанбе. В Львове у него сорвалось... Зато пять дней назад в Минске он, выполняя стрельбу «по оленю» одиночным выстрелами из той же самой мелкашки, взял да сделал всесоюзный рекорд — 244 очка! И утер нос тем, кто хихикал за его спиной на львовском стрельбище. Пионерство Володи Полосина сродни никитинскому Иоган смотрит сейчас в окуляр своей «десятикратки». Оптика — второе его зрение. И винтовки ребят мастеров, что «болеют» сейчас за Иогана или против него, также оснащены приближающими пространство трубками. Немыслимо сегодня увидеть стрелка, работающего по «кабану» или «оленю» с открытым, диоптрическим прицелом. А ну-ка появись такой «открытник» в тире... Обхохочут. Точно. Но вот знает ли стрелковая молодь про злоключения оптического прицела? Помнит ли, что вплоть до 1968 года он был под запретом? Известно ли ей, этой молоди, что именно этот человек, сейчас вот пятым выстрелом серии влево выбивший «десятку» на 5 часов и был самым первым, кто повел борьбу за оптически прицел с консервативной инерцией чьего-то мышление писал статьи и конкретным примером доказывал необходимость оснастки оружия увеличительными стеклами? Примерно с 1963 года за рубежом уже выцеливали «оленей» сквозь окуляры оптических трубок. И на зарубежных стрельбищах разрешалось пользоваться ими. Тем не менее наши стрелки работали с диоптрами... По верной старинке. На голом таланте. Бюрократу так было спокойней. Лазейка-то для оправдания всегда была под рукой: «Мы проиграли потому, что сменилось освещение...» Или еще чего-нибудь... Бюрократ-то, он не такой уж и дурак, нет... У него мозги не крутятся только в сторону нового, а в остальном он мыслит шустро, заранее угадывая место, на которое нужно стелить солому. Да... А еще в 1965 году в Висбадене на товарищеской встрече стрелков США, СССР и ФРГ Иоган оказался единственным в нашей команде «оленебоем», кто приспособил на свою «ижевку» слабоватый отечественный прицел ТО-4 и сумел отвоевать третье место. Тогда его примеру никто не последовал. Пережидали: как бы чего не вышло... И в 1966 году, все в том же Висбадене (ФРГ), только уже на чемпионате мира, Иоган был среди своих «белой вороной»... Он опять стрелял с оптикой и поднялся на вторую ступеньку пьедестала. Остальные в команде — Володя Веселов, Яков Железняк и Валерий Старателев — продолжали «щуриться» в диоптры. Наконец лед тронулся... В 1967 году, перед первенством мира в Италии (а первенство в Пистойе разыгрывалось только по движущимся целям), руководство ВСФ — Всесоюзной стрелковой Федерации — предложило команде отечественные шестикратные прицелы охотничьего варианта — ТО-6, причем за пять дней до отлета на чемпионат. Иоган все-таки решает установить «шестикратку» на своей винтовке и выходит на линию огня... В ответственный момент спешка сказалась. Кронштейн крепления подвел... Линия прицеливания пошла слишком высоко, и Иоган был только пятым. Чего боялся тогда бюрократ? Увеличения колебаний прицельного пенька?.. Того, что стрелок, следя в окуляр за мишенью, не увидит края окна, в котором «бежит зверь»?.. Нервной системы Иогаиа Никитина хватило, чтобы дожить до праздника на своей улице... 1968 год. Киев. ВСФ официально разрешила использовать оптику и винтовки до пяти килограммов. Впервые в истории советского стрелкового спорта спортсмены ДОСААФ Валерий Постоянов, Иоган Никитин, Владимир Полосин, Анатолий Куцонец и Геннадий Сотсков выиграли все упражнения по «кабану» и «оленю», причем с двумя рекордами страны. Все они стреляли с оптикой... Я читал статью Иогана, опубликованную в журнале «Военные знания» (№ 4 за 1969 год). Тронула меня в ней одна характерная фраза, высвечивающая истинный характер ее автора... Иоган еще в 1965 году считал, что если бы ВСФ скорее решилась на практическое внедрение оптических прицелов внутри страны, то в ближайшем будущем это «не оставило бы зарубежным стрелкам даже надежды на медали...» Чувствуете? ...Совершенствуется человек и совершенствуется стрельба. Кто его знает — может быть, наступит время, и перед стрелком засвистит на бреющем «летящий стриж»? Не устроит больше «кабан», как не устроили когда-то ненасытный азарт мало пожившие «бегущая косуля» и «сидящая лисица»... Уже и сегодня, как это ни странно, маловато оказывается для достижения предельных результатов только одного мастерства спортсмена. Требуется и высокое мастерство изготовления оружия... Бездонны проблемы мира стрельбы... Чего уж там прятать глаза: кое-что и получше нас делают западноевропейские фирмы Аншутца, Вальтера... Или произнесите в стрелковой среде слово «тенекс» — оно означает марку английских малокалиберных патронов — и увидите восторженный, завистливый блеск в глазах наших ребят... Что говорить, классное оружие и оптику к нему делают западные немцы. Классные патроны штампуют англичане, финны, американцы. Мы в этом вопросе пока отстаем... Хотя стреляем из их оружия и их патронами — будь здоров! Но давайте кончать погружение в заманчивые сферы острых стрелковых проблем: ведь просто сказать, что у нас мало еще добротно оборудованных тиров и заметно уменьшился приток в стрельбу молодежи — еще ничего не сказать. Факт, конечно, что стрелковыми балаганчиками-тирками, на которых кричит лозунг — «Учитесь метко стрелять!», положение не выправишь... Под прицелом моих размышлений «бегущий кабан»— островок в океане стрельбы... А сам по себе Роман со Стрельбой многопланов, высокоэтажен, густо-густо заселен характерами. Когда-нибудь, может быть, я напишу его... Скажет свое веское слово повторяемость, и я снова вернусь к миру выстрела. Выстрел прекрасен, если после него не умирает живое, а чище и наплывней стучит сердце... Выстрел — Это огонь. Всякий раз неповторимый. Выстрел — это гонка со временем. Кто кого? Психологические эксперименты доказывают: умеющий разумно спешить ведет себя в этой гонке лучше. Выстрел — это вечный выбор. А что, как не выбор, делает нас людьми? Я не буду рассказывать до конца о стрельбе Иогана в этой последней серии 1972 года... Не хочу. Я обрываю ее на пятом выстреле. Пусть стрельба Иогана будет бесконечной: мне трудно представить миг, когда он в последний раз спустит курок... Пусть Иоган и Яков еще долго идут в одной связке, которую не смогло разорвать напряжение олимпийского года. А к весне семьдесят второго пирамида элиты «кабанятников» в основном была завершена. Через мельчайшее сито тренерского отбора прошло около пяти десятков лучших мастеров «кабаньей охоты». Все они легли в основание и тело пирамиды. Верхушку же ее украсили шестеро: Валерий Постоянов (Петрозаводск), Иоган Никитин (Воронеж), Яков Железняк (Одесса), Владимир Полосин (Душанбе), Валерий Старателев (Подмосковье) и Анатолий Фарафонов (Волгоград). На этих теперь смотрели в оба, им уделялось «божественное» внимание, от этих теперь требовали максимума. Говорят, что тяжела шапка Мономаха. Не знаю, не носил. А вот тяжесть олимпийского шерстяного тренировочного костюма, где на груди нашиты мягкие белые буквы — СССР, как бы ощутил сам. Тренировки, соревнования, контрольные работы по стрельбе, томительное ожидание: попаду или не попаду в Мюнхен... Фу-у... Каждый из шести олимпийских абитуриентов знал: конкурс сверхтрудный. На одну путевку в Мюнхен — три претендента. Только двоих «кабанятников» примет самолет, что 18 августа поднимется с полосы Шереметьевского аэродрома и возьмет курс на Западную Германию. Только двоих. Еще один, запасной, останется дома. ...Львов был началом. Шестерка лидеров повела гонку... Для Иогана начало на «кабане» было скверным. Промах в первой серии «быстрого бега» и «шестерка» с тремя «восьмерками» во второй отбросили его на шестое место среди олимпийцев. Первым был Яков. 564 очка в холодную, ветреную погоду львовской весны — здорово! На второе место вышел Валерий Постоянов... На третье — Толя Фарафонов, вне стрельбы добродушный, любящий поспать, «отдохнуть», как он сам определял, парень. Мне он напоминал этакого спортивного Стиву Облонского... Мытищи. Платформа «Динамо». 18 мая... Традиционные международные соревнования, на которых я видел впервые стрельбу шведского чемпиона мира Гете Гаарда. Снова впереди Яков. На втором месте — Валерий Старателев. На третьем — Иоган. После Мытищ дорога шестерки легла за кордон, в Дортмунд (Западная Германия)... После сражения под Мытищами, до осени в Минске, я не видел Иогана и Якова. Зато получал письма от Иогана. Первое пришло на фирменном бланке отеля «Ромберг-парк». ИЗ ПЕРВОГО ПИСЬМА ИОГАНА ...«ИЛ-62» с комфортом доставил нас во Франкфурт-на-Майне. Далее поездом через Висбаден — Бонн — Кельн добрались до Дортмунда. Находимся в пяти километрах от центра города, в черте зелени. По утрам на зарядке дышишь не воздухом, а ароматной струей... Юра, так я пытался начать, но когда вкрутились в зачетные стрельбы, было не под силу выделять время для размышлений. Учти, что нам приходилось также много «экскурсировать» по городу (по магазинам), и это — одна из отрицательных сторон сохранения спортивного режима за границей... Все же о результатах стрельбы в Западной Германии. Наши стрелки выглядели в основном также, как на всех последних соревнованиях. Я помогал Железняку (по уже установившейся традиции), других он недолюбливает. Понял я его тонкость подготовки к соревнованиям. Основное внимание Яков уделяет очень точной пристрелке, при этом ему надо микронно знать расположение пробоины и ее отметку. При достижении этого он спокоен, и ему остается только приложить свою известную устойчивость и выдержку. Он и был первым (хотя был момент испуга, I серия «быстрого бега» — 87 очков, но затем 95!) с результатом 560. Полосин и Постоянов набрали по 547 очков; у меня, опять с промахом, 539. Командой выиграли красивейший серебряный кубок. На втором месте оказались итальянцы, а шведы с Гаардом — только на четвертом... Завтра утром махнем в Венгрию. Командой России. Все же рассчитываю в Минске не ударить в грязь. Это мой последний шанс перед Мюнхеном... Второе письмо я получил от него уже после Минского чемпионата, на котором Иоган и отстреливал свой последний шанс: станет, как минимум, серебряным призером — поедет на Олимпийские игры... ИЗ ВТОРОГО ПИСЬМА ИОГАНА 28 июня. Вчера прилетел из Минска. Был там с сыном Женькой. Он мне не мешал, наоборот, отвлекал от излишних напряжений... Возможно, ты читал, как это было в Минске… Я выступал на пределе возможностей, то есть, больше ничего не мог выжать. Хотя чувствовал, что стрелять умею. В Минске попросту испортил «медленный бег» несколькими отрывами. Факт: четыре «восьмерки», одна «семерка», одна «шестерка»! После перевода всего этого безобразия даже на «девятки» — и то получилось бы 284 очка. Если бы да кабы... Названы олимпийцы — Железняк, Постоянов, Кедяров (запасной). Вот так... Доволен выбором олимпийцев... Яков силен во всем, Постоянов в роли догоняющего легче пройдет барьеры... Прочитав это письмо, я откровенно расстроился... За скупой сдержанностью строк я увидел глубокую драму человека... Понятна ли она кому-нибудь еще — не знаю... А вот за Якова — порадовался. Этот доказал свое. Еще после мытищинского сражения я говорил ему: — Яша, ты будешь олимпийским чемпионом. Будешь... Хочешь — поспорим? Он медленно поднял на меня свои ироничные глаза, в которых вдруг заметно отслоился влажноватый блеск, кашлянул, охваченный этим искренним теплом соучастия, — и ничего не сказал... Якову не так-то просто дался счастливый билет в Мюнхен. Сейчас, после того как вы прочтете еще одно письмо Иогана, я расскажу вам, чем удивительно повторилась, совпав, судьба Железняка и судьба Никитина. Вернее, они сами расскажут. Третье письмо Иоганна ...На время совсем позабыл стрельбу. Было много хлопот по гаражу — то не согласовывают, то не строят. Вспомнил о ней, когда позвонила из аэропорта Рита Перциок. Она привезла к нам на первенство РСФСР юношей и девушек из Иркутска. Направили их в гостиницу, разместили. Команда их заняла третье место. Под конец мы сделали встречу этих ребят-стрелков со мной и прошлым иркутской стрельбы. Я раскопал фотографии той поры (эти ребята ведь еще и не родились в то время), смотрели с интересом... А мне было грустно. Ты попросил меня вспомнить занятые мной места на крупнейших соревнованиях. Вот... Это же целая жизнь, Юра... Первенства мира классические: Москва, 1958 — 1-е место; Каир, 1962 — 2-е; Висбаден, 1966 —2-е; Финикс (США1), 1970 —3-е. Первенства мира только по движущимся целям: Пистойя, 1967 — 5-е. Это в Италии. Сандвикен (Швеция), 1969 —8-е. Первенства Европы: Милан, 1959 — 1-е; Сандвикен, 1962 — 1-е; Каир, 1965 —2-е; Зуль (ГДР), 1971 —5-е. Международные соревнования за границей (товарищеские и пр.): Румыния, 1958 — 1-е; Финляндия, 1964 — 1-е; ФРГ, 1965 —2-е; Китай, 1965 — 1-е; ФРГ, 1972 — 9-е. А на ленте моей чемпионской — 98 медалей. Но не все на ней висят, так как я эту ленту «закрыл». Остальные внасыпь в коробках... В день закрытия международных соревнований в Мытищах я по душам поговорил со старшим тренером сборной Евгением Ивановичем Поликаниным Мы укрылись в уютно-пустынном холле пансионата и просумерничали почти до рассвета. О многом узнал я от этого спокойного, деловито-откровенного, нравящегося мне человека. Но в конце концов от глобальных проблем УИТа (Всемирная стрелковая Федерация), в которой тоже не все гладко и чрезвычайно сложны отношения между руководителями, мы так или иначе вернулись к стрелкам-«кабанятникам». Вполне естественно — уже тогда, в мае, мне хотелось выяснить шансы Никитина и Железняка на поездку в олимпийский Мюнхен. Ведь я очень болел за них. К этому дню шестерка кандидатов распалась для меня, в оценочном смысле, на две тройки. Первая: Железняк, Постоянов, Никитин — реально претендовала на заветные путевки. Вторая: Полосин, Старателев, Фарафонов — вряд ли могла как-то существенно помешать лидерам. Не спеша, в деталях, мы «развинтили» каждого из олимпийских абитуриентов по косточкам. И я был доволен, что результаты моих собственных наблюдений не сильно разошлись с мнением Поликанина. Железняк — фаворит № 1. На сегодняшний день к нему не подкопаешься. Силен. Стабилен. Вынослив. Уверен в себе. Постоянов... Не знаю, как бы это помягче выразить, но, в общем, Валерий чем-то беспокоил меня. Да, он заслуженный мастер спорта. Ему всего тридцать один год, а в стрельбе — это нормальный возраст. Кстати, подсчитано, что средний возраст всех стрелков, боровшихся когда-либо за олимпийские награды, равен тридцати восьми годам. Средний же возраст олимпийских чемпионов по этому виду спорта — 34,2 года. У Постоянова университетское образование, окончил физмат. Собирает книги. Любит музыку. Интеллигентен. Что же все-таки беспокоило в нем?.. По-моему, тщательно скрываемое, но от этого еще более заметное излишнее себялюбие... Когда я поделился своими соображениями насчет Валерия с Поликаниным, он согласно кивнул. Но тут же сказал: — И все-таки он стрелять может. Я тоже кивнул согласно. Еще бы... А в душе болельщика заныло: Постоянов — единственный, кто перекроет дорогу в Мюнхен Никитину. И я сказал: <!--[if !supportLists]-->- <!--[endif]-->Тем не менее, если бы Иоган поехал на Олимпиаду, он там, в благодарность за доверие, сотворил бы невозможное... Согласитесь, Евгений Иванович, как редко мы выдаем авансом доверие. Я понимаю вас, — сказал Поликанин, — но лучший риск это отсутствие риска. Ганя — феномен. Он заслужил доверие. Но... такова спортивная жизнь... Вы меня понимаете? Ганя — лакмусовая бумажка совести в команде. Моя бы воля, я бы пожизненно сохранял его членом сборной, по Мюнхен... Я ведь не один здесь решаю. Не один... — Ив пятьдесят шестом году судьбу Иогана решил не один человек, — выкинул я последний козырь. — Да... — вздохнул Поликанин. — В Мельбурне Иоган должен был быть... — Но ведь не был? Поликанин не ответил... В открытую форточку задувал теплый весенний ветер. Вздувалась и опадала штора. Спали по своим комнатам ребята-олимпийцы. И перед кем-то из них, это точно, в замедленной сном съемке, бежал кабан... Беззвучно, напружив могучее тело, слепой в своей, рожденной страхом, отчаянной ярости... РАССКАЗ ИОГАНА О ТОМ, ПОЧЕМУ ОН НЕ СТРЕЛЯЛ В 1956 ГОДУ В ОЛИМПИЙСКОМ МЕЛЬБУРНЕ — В пятьдесят шестом году в команде кандидатов на поездку в Мельбурн, помимо меня, были классные стрелки-«оленебои»: Виталий Романенко, Владимир Севрюгин, Федор Пузырь, Дмитрий Григоришин, Леонид Гусевский... Наш, иркутянин. И Василий Онищенко. Рубка пошла еще на первой Спартакиаде народов СССР. Я сделал на одиночных по оленю 210 очков. А на дуплетах 208. Сумма составила 418, и я было завоевал «золото». Но после меня точно такой же результат вышел и у Виталия Романенко. Пришлось мне перестреливаться с ним... Первая серия. У меня 83 очка. И Виталий набил столько же. Вторая перестрелка... Представляешь?.. Нервы звенят. И я... дрогнул. Второе место. Бронзовую медаль по сумме получил Володя Севрюгин. Он, кстати, на Олимпийских в Хельсинки был на олене восьмым. Ну, передохнули мы малость, и нам устроили предпоследний перед Мельбурном сбор под Москвой. Краем уха узнаем, что пора нашим тренерам, — а тогда сборную «оленебоев» вели Федоров и Козлов, — подавать заявки на Олимпиаду... Ну, нам, конечно, ничего не говорят, а устраивают контрольные стрельбы... Стреляем... Романенко выигрывает среди нас первое место. Я — второе. Севрюгин — третье, а Григоришин — четвертое. Федя Пузырь только на пятом... Понял?.. Я чувствую себя хорошо. В форме. Только подавай оленя... Нас распускают по домам. Тренеры наши садятся на пароход и уплывают в Австралию, и вдруг мы узнаем, что в олимпийской заявке — кто, ты думаешь? Козлов протащил Пузыря, а Федоров — своего Григоришина... Черт его знает, как это они так умудрились! Чистейший блат, а не по результатам... Ну, тренеры ДОСААФ об этом узнали задним числом, и поднялся шум. Для чего же тогда была Спартакиада? Контрольные соревнования? В их протоколах черным по белому записано, кто есть кто... А Федоров и Козлов уже в Мельбурне. Не докричишься! Короче, назначается летучий контрольный сбор во Львове только для нас, «оленебоев»... В других видах все было нормально. Приехали, сопим, нервничаем, стреляем... Били оленя двойными и одиночными... Ужас!.. В результате Романенко — 1-е место, 2-е — Севрюгин, я — на третьем, а Григоришин — четвертый... После-то уж я успокоился... Подумаешь, думаю, мне двадцать семь. Еще не последняя Олимпиада в моей жизни, успею. Романенко в Мельбурне взял «золото», а Севрюгин — бронзовую медаль... Все в порядке. А потом, видишь, как получилось?.. Олимпиада в Австралии была последней, на которой стреляли по движущимся целям. И шестнадцать лет с тех пор прошло... До Мюнхена... РАССКАЗ ЯКОВА О ТОМ, КАК ОН «ВЫЛЕТЕЛ» ИЗ СБОРНОЙ СТРАНЫ — В шестьдесят четвертом году на Союзе я ничего поработал. В Москве был чемпионат. С медалями закончил его, и меня в шестьдесят пятом впервые ввели в сборную. Ганя тогда в ней был капитаном. Съездили мы в Каир на первенство Европы... Давно я не был чемпионом Европы-то. Стал. Я тогда из Египта четыре золотые медали привез. Две за командную победу, а пару — за личные места. Полный чемодан «золота». На таможне, думаю, не пропустят... Через неделю после возвращения ничего пострелял «косулю» на чемпионате Союза… Сплю, в общем, спокойно. А потом бах! — в шестьдесят шестом, на первенстве мира в Висбадене, поломался... Шестое место на «кабане». Но команде вроде кашу не испортил. Командой мы тогда рванули мировой рекорд и первое место увезли домой. Накатывает шестьдесят седьмой годик... Я по результатам шестьдесят седьмого не прохожу в сборную. Почему, думаю?.. На ЦС «Динамо» показал на «кабане» 548 очков. Это тогда был лучший результат в сезоне. Думаю, уж этого-то достаточно, чтобы мне доверили место в сборной и свободный билетик в Италию. Там вот-вот откроется чемпионат мира только по движущимся целям. Не тут-то было... Представляешь, в тот же день, когда я отмолотил 548 очков, мне устраивают контрольную стрельбу с Колей Старостенко из Белоруссии. Ничего себе, думаю, пироги... Разозлился. Ты бы не разозлился, что ли? Тут ноги трясутся, а я должен перестреливать... За что боролись? Хлесь! - Выхожу на огневой — ну, думаю, сейчас я вам настреляю. Поликанин уже старшим тренером был... Кабан только из-за забора — я ему в нос. По пятаку — хлесь, хлесь!.. Вправо, влево... Думаю, Коля сообразит, что к чему... И тоже не будет упираться... А он всерьез. Проиграл я ему, естественно. Плюнул — и уехал домой... Стреляйте, думаю, сами. Сенька вери мач!.. Совесть-то ведь надо же иметь... Короче, сборная для меня накрылась. Мне потом объяснили: это, мол, за то тебя так, что ты куришь... Вот так! В шестьдесят восьмом я вообще никуда не ездил, зарекомендовал себя как «выпивоха», «куряка» и так далее... Со зла институт закончил. Свободных минуток-то прибавилось... Да... Но в шестьдесят девятом засосало, как у алкоголика. Охота стрелять— спасу нет. Поехал на Союз в Москву. И занял там третье место. Вечером в гостиницу — мы на ВДНХ жили — приходят Поликанин, Ратников, Скопинцев, Романенко... Весь тренерский цвет. А мы сидим с ребятами, в «дурака» играем... Поликанин посмотрел на меня и говорит: — А я-то думал, что ты учел свои ошибки. — Это какие?— У меня аж горлом пошло все. Ну, думаю, я им сейчас все выскажу... А говорить не могу. Схватил сигарету и закурил... Сердце — бух, бух!.. «Ошибки»... Что я, на линии огня, что ли, водку пью? Или еще чего? В общем, в сборную меня «прокатили»... Юзом. Ладно, думаю... В семидесятом году все идет нормально. Завязал я с курением. Наши, из «Динамо», говорят Поликанину: мол, возьмите Железняка в сборную... А он — нет. Он, мол, курит... Ну, не идиотизм ли? В семьдесят первом выигрываю Спартакиаду народов с рекордом на «кабане». 569 очков! Удовольствие, а не рекорд... Прежний был Постоянова — 566. А я не знал, что 566, думал — 562 почему-то всего... И все равно, в Зуль на первенство Европы меня не взяли... Был бы девушкой — заплакал бы... Темнота сплошная. Ничего не пойму... Но стреляю. На нерве. Выигрываю Украину, первенство «Динамо»... И наши пошли к верхнему начальству: мол, так и так... Человек работает, а его в гробу видят... То начальство спрашивает у Поликапина: в чем дело?.. Это уж мне рассказывали... Да... Поликанин говорит, что Железняк, мол, нарушает спортивный режим... Выпивает, мол... А ему в ответ: «Пусть он нам «золото» из Мюнхена привезет — мы с ним вместе выпьем... За победу». И меня взяли в сборную. Прибросим бабки. В шестьдесят шестом я «полетел» из нее, а влетел в декабре семьдесят первого... Нужны комментарии, а?- Кстати, в шестьдесят седьмом, когда обсуждался вопрос о моей поездке в Италию, только Никитин сказал за меня. Он же тогда капитаном был в сборной... А в январе семьдесят второго снова пошли разговорчики о моей прописке в сборной. Кошмар! Припомнили шестое место в Висбадене: мол, Ян не умеет стрелять на международных соревнованиях, прочую муру... А дальше ты все знаешь. Львов, Мытищи, Дортмунд, Минск... В Эльве, перед самой Олимпиадой, на контрольных стрельбах я в такой форме был, что мог расписываться пулями... Фокусничал даже. Выхожу на «медленный бег» и говорю Меривяли, тренеру: — Сейчас сделаю 100 из 100? Ваши ставки, господа... И — делаю. Как договорились... А за Ганю, конечно... Чего говорить... Когда он рядом, у меня душа на месте... О том, что произошло в тире «бегущего кабана» олимпийского стрельбища Хохбрюк под Мюнхеном в течение 31 августа и 1 сентября 1972 года, писали много и подробно. Яков Железняк стал чемпионом XX Олимпийских игр. Стал им вопреки «железному» прогнозу мюнхенского всезнайки-компьютера. Компьютер предвещал победу шведу Гете Гаарду... На самом деле швед оказался шестым. Парню-левше из ФРГ Кристиану Цайснеру... Я видел его самоуверенную, лихую работу в Мытищах; в Хохбрюке он был пятым. Валерию По-стоянову... Валерий в Мюнхене набрал 560 очков и принес советской команде «очковое» четвертое место. Яков победил с новым мировым рекордом. 569 очков!.. Помните, в семьдесят первом он сделал такой же результат на Спартакиаде и не вошел в сборную? Парадокс? Ну что ж, пусть будет парадокс... Как сказал один математик, парадокс всегда результат игры слов и отрыва слов от действий. И еще... Золотая медаль Якова на «кабане» в Мюнхене была единственной для всей команды советских стрелков. Больше никому из наших снайперов не удалось в этот раз выбить свое имя на золотых скрижалях истории Олимпиад. Мы встретились с Яковом в Москве, в душный сентябрьский день. Яков уже побывал дома в Одессе, и сейчас его вызвали в столицу, чтобы он, олимпийский победитель, открыл в Мытищах 1 всесоюзные соревнования динамовских стрелков... Мюнхен крепко повытряс его... Он похудел, и синий, ладно сшитый олимпийский костюм красил его. — Юричек, — сказал мне Яков, — пошли в «Советскую». Пообедаем — и все прочее... А в шесть меня опять повезут куда-то... По улицам слона водили... Сам понимаешь... А в «Советской» меня Валерка Мазин ждет. Пошли... Мы пошли и до половины пятого просидели в гулком зале бывшего «Яра»... Балагурил толстяк Мазин, Яша припоминал олимпийские детали... Понимаешь, на тренировках, перед зачетными стрельбами, шел такой полив — кошмар! Шведы прилетели и давай молотить. Гаард — 575 очков. Карлсон, его дружок, — то же самое. В общем, человек девять под 570 постреляли... А ты? - азартно спросил Мазин, в свое время выдающийся ленинградский «оленебой». — А я чего... Пришел, пристрелялся, кстати — с Ганиными пеньками я работал... (В Мытищах Иоган посоветовал Якову обновить пеньки на прицеле. И сам вместе с оружейным мастером сборной Лешей Даниловым перепаял ему за ночь тонюсенькие стальные волоски прицельных пеньков). И начал серию. Подряд семь «десяток» врезал, хватит... Стал в клычок «кабана» выцеливать... Хлоп!—«семерка», хлоп! — еще... Ко мне судья ихний подходит и пальчиком мне делает: мол, темнит господин Железняк... — Ну? А дальше? Мандражил? — сыпанул серию Мазин. — Нет, — твердо сказал Яша. — Знал, что выиграю. Как во второй серии «медленного» выбил 97 и стал лидером — все... Теперь-то уж, думаю, свое возьму... — А Постоянов? — спросил я. Яша подумал. — Ничего... Во второй серии он начал тянуть «кабана». Под забором его бил... Зря, конечно. Но выложился до упора. Я после первого дня говорю Валерке: дело в шляпе... Я беру золото, ты бронзу — поехали домой?.. Гляжу, повеселел... Если бы он во второй серии быстрого не вмазал 89, был бы третьим... Да... Получил я медаль, и ко мне подходит какой-то... С иголочки... Походкой пеликана. Позвольте, мол, представиться. Я — Аншутц. Понял? Сам подвалил: «Не смогли бы вы посетить мою контору?» Я ему — могу. Отчего же... В общем, он мне винтовку подарил. А за ним Вальтер. Еще одну. А потом из фирмы «Нобель-Динамит» вот такую гору патронов прислали... Понятно. Рекламу делают. Кстати, на пресс-конференции, после того как мне золото дали, мне — бах! — вопросик... — Какой? — навострил уши Мазин. — Из какого оружия и какими патронами стреляет их бин Железняк? — А ты? — А я сообразил, что к чему. Думаю — покупают... А после рекламу мне пришьют, как американскому пловцу Спитцу... Я у них спрашиваю: будет ли мой ответ расцениваться как реклама или нет? Журналисты орут — нет! Тогда говорю, что стреляю я из ружьеца отечественного производства. Называется оно БК-2; я из него, кстати, с шестьдесят девятого молочу... И номер моей винтовочки 657. Да-с... Как сказал это — у них глаза вот такие стали, с апельсин из Марокко... Думали, я из заграничного работаю... Мазин сказал: — Молоток ты, Яша... Спасибо тебе, что про нас не забыл. Знаешь, как приятно было?.. И за себя, и за Ганю Никитина, и за Володьку Веселова... Я понял, о чем говорил Валерьян. Я сам был тронут телевизионным выступлением Якова из Мюнхена. Первым делом он сказал с экрана, что если бы все эти годы, пока не был на Олимпийских играх он не равнялся на таких асов стрельбы, как Иоган, Мазин, Веселов, вряд ли был бы закономерен его сегодняшний успех... — Да ладно тебе... — смущенно отмахнулся Яков. — Яш, а вот скажи... — после паузы начал Мазин, — чего ты думал, когда тебе Гимн играли?.. Я серьезно... Ты скажи, скажи... Все-таки Олимпиада. Гимн... Медаль золотая... Я знаю... Яков опустил глаза. Мазин настырно ждал ответа. Может быть, он и не всерьез ставил этот вопрос, а работал на меня, понимая по-своему мою принадлежность к писательскому ремеслу... А может быть, в нем говорило что-то свое, стрелковое, так и не реализовавшееся до конца... Яша ковырнул вилкой и сказал: — Перестань, Валерчик... Думал то, что и ты бы думал... — Во молодец! Хорошо сказал, — оценил Мазин. И, вздохнув, вдруг добавил: — А все-таки везучий ты, Яшка!.. Счастливый! -— Ага, как же... — заискрил черными глазами Яков. — В Одессе, на Соборке, сейчас про меня такое травят... Яша, толкуют, так стреляет, так стреляет, что вам это уже и не снялось. Над Кишиневом, к примеру, воробей летит, так наш Яша берет ружье, оно у него над роялем висит, прямо из Одессы — хлесь! — только перья в сторону... Весь кордебалет нашего оперного у Яши в ногах. Понял? А уж я в театре-то... С этой стрельбой... Не помню, когда и был... И еще заправляют на Соборке, что имею три машины и на вертолет в такую закрытую-закрытую, не для всех, очередь записался... Вот оно — счастье-то... Мазин хохотал. А потом упрямо повторил: — И все равно. Не прибедняйся, Яха. Счастливый ты, счастливый! И я за твое счастье приму сейчас... Я внимательно посмотрел на Мазина... И вспомнил, что только вчера я случайно наткнулся в книжной лавке писателей на одну любопытную книжку знаменитого некого оперного певца Джакомо Лаури-Вольпи и он говорит, что слушая вокал, свободный от жеманства, и напряжений, мы говорим, что такой-то или такая-то поет с природным естеством. С тем же успехом мы можем утверждать, что какой-нибудь умопомрачительный прыжок через препятствие, совершенный чистокровный скакуном в состязаниях на кубок Наций, есть заслуга одной лишь всесильной и неотесанной природы, или же доказывать, что маститый чемпион велогонок взбирается на кручи альпийских перевалов быстрее всех лишь благодаря природе своих мускулов и особому устройству сухожилий. Не требуется, мол, занятий, не требуется упражнений, репетиций, диеты, не нужно метода, стиля, работоспособности, дара самокритики, умения распределять силы. Все это излишне как для вокалиста, так и для скакуна или велосипедиста. Обо всем позаботится природа, удача, счастливый случай. Все можно свести к статистической вероятности, к физическим усилиям. Роль интеллекта, упорных занятий, воображения, мужества, умения собраться оказывается, по такой логике, равной нулю. Каких только глупостей не повторяют насчет роли природы и везения, забывая, что еще Данте предостерег нас: ...На перине лежа, Ни славы не добыть, пи одеяла! Пусть же подумают о каждодневном изнурительном труде, о кропотливых занятиях, о преданности своему искусству...» УЧИТЕСЬ МЕТКО СТРЕЛЯТЬ! ...Теперь, уже мысленно, я стою возле стрелкового балаганчика-тира в зыбком свечении мокрого минского дня. Встает город, и спешат куда-то люди... Теперь-то я знаю, что за смысловой план таится за тремя этими словами. Лозунг просто не дописан. На самом деле он должен звучать так: УЧИТЕСЬ СТРЕЛЯТЬ МЕТКО И, МОЖЕТ БЫТЬ, ПОТОМ, КОГДА-НИБУДЬ, ВЫ БУДЕТЕ СТРЕЛЯТЬ МЕТКО. Первые три слова — это ваш, левый берег. Чтобы достичь правого, нужно рискнуть отойти от причала, договориться с собой заранее, на берегу, что путь будет труден, одинок, печален, бесприютен, обрывист; знать, что олимпийские боги имеют обыкновение мстить смертным, что попутный ветер удачи, возникая таинственно и также неизъяснимо исчезая, способен надолго забыть про ваши паруса, — все равно: плыть, плыть, плыть... Журнал АВРОРА № 12 1972г. | 
